своего времени, но и предрассудкам самого автора. Скажем, Фицджеральд любил богатство и обеспеченный класс и в некотором роде пал жертвой своей одержимости, но в «Великом Гэтсби» он резче всего критикует именно богачей Тома и Дейзи и их беспечное отношение к окружающим, которых они используют. Поэтому судить произведение искусства по принадлежности автора к той или иной среде неверно и ограниченно. Текст – живая сущность, продукт ума писателя, но в то же время он существует независимо от автора.
Роман также является угрозой автократическому мышлению из-за свойственных этому жанру юмора и иронии. Самый печальный пример – фетва против Салмана Рушди. Рушди судили не потому, что он оскорбил ислам – он его не оскорблял – а потому что в его романах столько юмора. Они не попадают ни в одну категорию, не подчиняются нормам и правилам. Для воображения нет ничего святого, воображение дает его обладателю право на богохульство. В романе автор должен быть честным, смешным, критичным и самокритичным; он должен давать возможность высказаться даже злодеям. Полагаю, именно поэтому воображение становится такой угрозой абсолютистскому мышлению, причем обладатель этого мышления может находиться как в Иране, так и в США. Абсолютисты всегда реагируют одинаково, где бы они ни были.
Есть еще одна особенность романа, которую я хотела бы упомянуть, – проблема неоднозначности. Ум абсолютиста хочет все делить на черное и белое, и не надо быть правителем Исламской Республики, чтобы видеть мир таким. Мы сталкиваемся с этим каждый день и в нашем обществе здесь, в Америке; здесь общество так же политизировано и поляризовано, мы постоянно демонизируем друг друга и верим, что всегда поступаем во благо, потому что «хорошие парни» – это мы. Переложить ответственность очень просто, спросить с кого-то за все плохое очень легко. Лицемерие любого рода – худший порок великих литературных произведений, и неважно, кого оно характеризует, какую точку зрения, «правых» или «левых». Роман полон двусмысленности, парадоксов и противоречий, он ничего никому не спускает с рук, ведь все персонажи отвечают за свои действия. Элизабет Беннет находит счастье и выходит за Дарси лишь потому, что в «Гордости и предубеждении» она обладает самой развитой способностью к эмпатии. Она нравится читателю своей самокритичностью; она понимает, что была слепа и это принесло ей страдания. Романы учат нас самоанализу, самокритике, тому, что не бывает черного и белого, поэтому роман представляет большую опасность для людей, мыслящих черно-белыми категориями – а подобное мышление, политизированное и упрощенное, в наши дни очень распространено, причем не только в политических кругах.
Читательский клуб Random House: Способен ли западный читатель, для которого личные свободы – нечто само собой разумеющееся, понять Набокова и других авторов, которые писали на схожие темы? Центральная тема романов Набокова – жизнь в тоталитарном государстве, где все подчинено идеологии. И сможет ли западный читатель понять, что чувствует женщина, живущая в стране, подобной современному Ирану?
Азар Нафиси: Мне кажется, люди обращаются к книгам не для того, чтобы читать о знакомых вещах, о том, отчего нам хорошо и спокойно. А воспринимая личные свободы как нечто «само собой разумеющееся», западный читатель совершает большую ошибку. С тех пор, как я приехала в США, меня очень тревожит одна идея, популярная и продвигаемая во многих колледжах и университетах, даже в старших классах школ – что всем нравится читать и говорить только о себе. Если ты афроамериканка, ты должна преподавать афроамериканскую литературу, читать афроамериканскую литературу и писать книги про афроамериканцев. Но я считаю, что мы пишем и читаем для того, чтобы исследовать незнакомые предметы и незнакомых людей. Как писатель я всегда начинаю с темы, которую, как мне кажется, знаю, и я, конечно, отчасти ее знаю, но для меня процесс написания книги – всегда исследование и открытие. Я открываю в себе незнакомые грани, а читатель, открыв книгу, активизирует в себе два свойства, два чудесных свойства, на которых зиждется чтение и создание текста, – они же лежали в основе воображения. Первое свойство – любопытство. Мы читаем, потому что хотим познать неизведанное. Это волшебное свойство, эта тяга к открытиям объединяет науку и литературу. Другим замечательным свойством является способность к эмпатии, которая раскрывается в читателе, как только он входит в мир одновременно знакомый и незнакомый и ступает на путь открытий. Эмпатия – такой же важный элемент литературного творчества, как любопытство, потому что для людей эмпатия является единственным способом коммуникации. Много ли мы знаем друг о друге, вы и я? Литература заставляет проживать чужой опыт, чувствовать и видеть то, что мы прежде не видели и не чувствовали. В результате мы испытываем шок узнавания и понимаем, что человеческий опыт универсален. Именно поэтому даже западные читатели, читая Набокова, испытывают шок узнавания – они понимают, что худшие и лучшие качества набоковских героев вполне могут существовать и внутри их самих. Каждый читатель может быть и Гумбертом, и Лолитой. Он может быть Пнином и его ужасной женой Лизой. Читатели могут сопереживать иранским женщинам, потому что читают про иранских женщин и понимают, что те не очень-то и отличаются от американок – и те, и другие мечтают о лучшем будущем для себя и своего народа; и те, и другие влюбляются, ревнуют, переживают предательство; и те, и другие любят музыку, поэзию, любят держаться за руки. Я думаю, что чтение Набокова и Руми, чтение любых великих литературных произведений сближает. Поэтому это просто замечательно, что в Иране так много читающих, что все больше людей читают и интересуются писателями и философами из других стран, и то же самое должно быть здесь, в США. Когда британец Дик Дэвис, преподаватель Университета штата Огайо, переводит величайших персидских поэтов и писателей и исследует их творчество, я, персиянка, которая всю жизнь прожила с этими текстами, нахожу в его работах интересные мысли о своей культуре и о себе, которые прежде не приходили мне в голову. Вот как выглядит настоящий культурный обмен: как постоянный диалог между «я» и окружающими, постоянное критическое наблюдение и осмысление «я» и его восхваление глазами других людей.
И еще одно замечание по поводу западных читателей: в книге я привожу цитату Сола Беллоу о героях, переживших Холокост: «Но переживут ли они испытание свободой?» В своих романах Беллоу пишет о «спящем сознании», являющемся главной угрозой Западу. А мне кажется, что главная опасность, подстерегающая западного читателя, – его склонность принимать личные свободы как должное; западный читатель чувствует себя слишком уютно, слишком «как дома», и не способен посмотреть на себя со стороны. Поэтому я
